«Острова Ламанша — это частицы Франции, упавшие в море, и подобранные Англией. Вот почему трудно определить национальность островитян», — так писал Виктор Гюго о живописном уголке природы, на фоне которого разворачивал события одного из своих романов.
То же самое можно было бы сказать и о всемирно знаменитом соловецком архипелаге. Огромный Соловецкий остров, его младший брат Анзерский и около сотни маленьких и крохотных островков-сателлитов, кажется, заброшены в стихию вне времени и пространства, и вот уже многие тысячи лет плывут по Белому морю в поисках тепла и света, в предчувствии долгожданного маяка. Великая русская литература не успела создать художественное произведение, посвященное заповедным островам, вернее, не захотела сделать это, поскольку, в противном случае, ей пришлось бы соревноваться с тем историческим и культурным наследием, отблески которого здесь сохраняют камни и скалы, переливами которого играет недоступное северное небо, и отголосками которого отзываются при первых лучах забытого за зиму света полярные птицы.
Соловки — это, конечно, частица России. Но все же не совсем. Скорее, все-таки, частица России, упавшая в море и подобранная стихией.
За несколько столетий, на протяжении которых складывалась микросообщество жителей архипелага, должен был выработаться определенный генофонд, определивший особенности характера и поведения островчан. Жесточайшие природные условия, холод, зачаточная растительность, постоянная нехватка продовольствия должна была выпестовать людей твердых и отважных, простых и стойких.
И действительно, история не раз показывала, что так оно и было.
Достаточно вспомнить то, как в далеком XVI веке царские опричники отправились на удаленный архипелаг с тем, чтобы правдой или неправдой, посулами высочайшей милости или угрозами смерти под страшными пытками заставить братию соловецкого монастыря оклеветать своего игумена, ставшего в Москве опальным митрополитом. Тогда ничто, ни злато, ни булат, не смогло исторгнуть из уст христовых воинов ни слова осуждения в адрес своего наставника и благодетеля, но каждый с радостью претерпел муки и поношения «завеликую любовь» к великому старцу.
Позднее, во второй половине XVII века, именно здесь, равно как ив Пустозерске, сформировался очаг сопротивления церковным реформам, проведенным патриархом Никоном. Именно здесь в течение восьми лет, когда вся Россия уже примирилась с новшеством, оборонялись от царской власти страстно преданные «древлему благочестию» старообрядцы. И лишь предательством одного из малодушных неприступная крепость пала, чтобы похоронить под собой всех своих защитников.
В двадцатых годах XX на территории монастыря появился исправительно-трудовой лагерь. Так веками намоленные, политые благородным потом праведников плиты обагрились кровью мучеников, ныне причисленных церковью к лику святых. Нет, не величественный, девственно прекрасный северный ландшафт — главная достопримечательность заманчиво-загадочного архипелага. Другое чувство, более сильное и глубокое, нежели преклонение перед бездушной, хотя и прекрасной, природой, притягивает тысячи паломников и туристов на архипелаг; чувство, делающее человека человечнее, и дающее высший смысл жизни каждого русского; чувство, просто и гениально выраженное поэтом два столетия назад — нечто иное, как любовь к отеческим гробам, любовь к родному пепелищу.